Сталинградская битва глазами простого солдата
В текущем году наша страна отмечает 70-летие со дня окончания Сталинградской битвы. «Время» готовит цикл материалов под названием «Правда о войне», посвященных этому историческому событию. Мы не собираемся рассказывать о войне в формате сухого дежурного интервью. Напротив, наша цель — взглянуть на события тех героических лет глазами простых солдат. Какой война была в действительности? В «пилотной» статье цикла на этот вопрос ответил ветеран Великой Отечественной войны, участник Сталинградской битвы Николай Щурий.
— Николай Георгиевич, расскажите пару слов о себе. Где и когда родились, как жили до войны?
— Я родился 13 января 1923 года на хуторе Куликово Бударинского района, под Царицыном. В семье было четверо детей. Нас в основном воспитывала мать. Отец много работал — занимался организацией сельпо. Переехали в Урюпинск. Живя там, я закончил семь классов. Поступил в областную политпросветшколу, параллельно учился в аэроклубе. Мечтал стать летчиком-испытателем. Затем меня приняли в летное училище. Посещали с ребятами различные оборонные кружки.
Мы ожидали войну, готовились к ней. Но желали, чтобы до нас война дошла позже. Было прекрасное понимание того, что капиталистический мир хотел сожрать нашу рабоче-крестьянскую страну. Знали, что США и Англия снабжали промышленность Германии.
Мы строили свое государство за счет ущемления собственных потребностей. Нам никто не помогал. Тем не менее те времена я бы не стал называть ужасными. Да, в 1930 годы были неурожаи. Но мы не голодали. Жарили котлеты из мякоти ракушек, ели колоб, лебеду, желуди. В общем, не жаловались.
— Где Вы были, когда началась война? И как запомнились события, связанные с нападением на Сталинград?
— 22 июня 1941 года объявили о начале войны. В тот день мы, учащиеся, пребывали в летнем лагере под городом Серафимовичем. Начальник училища выстроил нас. «Кто готов встать на защиту Родины, сделайте шаг вперед», — сказал он. Все мы сделали три шага. Начальник прослезился, но пытался скрыть это: «Воевать вы сейчас не будете, успеете еще. Закончите обучение по ускоренной программе». В сентябре 1941 года нас выпускают и присваивают звание сержантов. Я попал в учебную эскадрилью Урюпинска. Через три месяца это подразделение расформировали. Меня направили в Сталинградское училище связи.
Летом 1942-го мама прислала пять рублей, так сказать, для поддержки. Но деньги мы с ребятами решили потратить на мороженое. Наглотались холодного (смеется — прим. автора). Парни немного простудились, отделались легким испугом, а я загремел в больницу с осложнением. В итоге вырезали гланды. Подлечился и через несколько дней вернулся в Красные казармы Сталинграда.
23 августа 1942 года начался настоящий ад. В самом Сталинграде воинских частей практически не было, за исключением 10-й дивизии НКВД. В 11 часов утра поступил приказ занять оборону в районе поселка Рынок (в нескольких километрах от Мамаева кургана). Туда прорвались немецкие танки. Поднялось ополчение.
Войну мы восприняли не как бедствие, а, наверное, как что-то неизбежное. В голове крутился один вопрос: ну за каким чертом вы сюда пришли? Мы жили спокойно: работали, любили, уважали друг друга, заботились о своем государстве. Кто вас просил?
Это было ясное воскресенье. Но во второй половине дня солнце спряталось — армады немецких самолетов закрывали свет. День стал черным. С неба посыпались бомбы. Они летели, свистели, кричали. Враги также сбрасывали металлические бочки, связки рельсов, мотки колючей проволоки. Все это летело на нас. Вокруг кровь, гарь, крик, шум, разрушающиеся дома. Бомбы попали в емкости с нефтью. Вскоре она растеклась по Волге. Река вспыхнула. Был кромешный ад. Тогда мы ощутили, что такое война. К вечеру Сталинграда не стало, остались одни развалины.
Как мы позже узнали, у фашистов был план навести панику и ворваться в Сталинград. Но ничего не вышло. Мы заняли позиции на подступах к городу. Оружия нам хватало. Были у нас и снаряды, и гранаты, и бутылки с зажигательной смесью, и несколько танков. Оставалось только встретить непрошенного гостя, как говорится, дубиной. Начались ожесточенные бои. Я воевал в 35-й гвардейской стрелковой дивизии.
— Страх был сильным?
— Знаете, это хороший вопрос. Мы вот, ветераны, часто разговариваем между собой на эту тему. И почти всегда сходимся в одном. В сражениях того страха, который заставлял бы дрожать, от которого мурашки по коже, почти не ощущалось. А мысль была такая: двум смертям не бывать, а одной не миновать. Если я не расправлюсь с фашистом, то он расправится со мной. Как ни странно, в такие моменты проскальзывала капля жалости. Убивать, честно скажу, не хотелось. Но в то же время я рассуждал так: мне двадцать лет, ничего толком не повидал еще на свете, с открытой душой, с мечтой летать. И вдруг кто-то приходит и пытается забрать мою жизнь? Извините, но это как-то коробило. Не хотел я умирать.
Скорее страх испытываешь тогда, когда остаешься один в неизвестной обстановке. Был случай. Я обеспечивал связью наши подразделения в районе Северского Донца. Там болотистая местность, небольшой лесок. Обычно я те края быстро на лошади проскакивал. Но однажды пришлось пешком идти. Было не по себе. В одной стороне хрустнет ветка, в другой — ветер подует. Вздрагиваешь. В тот час немцы стали что-то сбрасывать с самолетов. Здесь уже был настоящий страх. Один такой груз упал в нескольких метрах от меня. Подошел, смотрю — связка наших газет «Правда». Стал разворачивать, а внутри пропуски для сдачи в плен. Вот, думаю, черти полосатые! В бою, значит, участвую, умереть не боюсь, а здесь возьму и сдамся?
— Врукопашную сражались?
— Было дело. Например, шел бой у стен нынешней Волгоградской сельхозакадемии. В голове повторялось одно: я должен, я должен. Немец нанес удар, но промахнулся. Его нож оказался между моим туловищем и рукой (выше локтя). Ну все, думаю, конец тебе. Когда всадил в него штык, вздохнул с облегчением. И мысль пробежала: не я пришел на твою землю, а ты на мою. Так война превратилась в трудную работу: надо, должен, обязан.
— А что помогало держаться?
— Самые простые вещи. У меня, к примеру, был блокнотик с фразами типа «За Родину-мать не жалко пострадать, а если надо — и жизнь отдать». Это укрепляло дух, не позволяло психологически сломаться.
— Приходилось терять друзей?
— К сожалению, и много. Как-то в штабе на Северском Донце шло совещание. Я находился неподалеку от здания. Смотрю, навстречу мне идет лейтенант Лебедев. Мы вместе учились в летной школе. «Меня к вам послали», — говорит он. Я обрадовался, обнялись. И через мгновение слышу — загудел немецкий миномет. Начали расстреливать штаб. «Бегом к сараю!» — кричу другу. Успели, спаслись. Повсюду кровь, руки, ноги на деревьях, стоны. «Привыкай, — говорю Лебедеву. — Это твое крещение». Всегда бы так везло.
Но случай есть случай. Прокладывали как-то с товарищами кабель по дну Днепра. Все сделали, прозвонили. Убедились, что связь работает. Утром следующего дня нескольким нашим бойцам необходимо было переправиться на противоположный берег, мне же надо было остаться. Отошел от переправы посмотреть, все ли спокойно. Оборачиваюсь — фашисты откуда ни возьмись появились, огонь открыли. Всех наших на плоту расстреляли. А ведь и я там мог оказаться...
— Великую Отечественную войну привыкли отождествлять с героями. Но много ли на самом деле среди участников войны было недобросовестных бойцов?
— Немало таких было. В составе 35-й дивизии, например, ночью после сражения возвращаются человек семь. Идут чуть ли не строем — чистенькие, опрятные, со сверкающими рукоятками ножей. Смеются. Спрашиваем, где были. А они отвечают, что получили приказ выбить немцев в другом месте. Да, думаю, с такими Сталинград мы точно «не сдадим». В то же время встречались бойцы, которые действительно хотели принести Родине пользу, но по природе своей боялись. Они просили направить их туда, где меньше опасности. Я в таких случаях всегда советовал воевать там, где надо, а не там, где хочется. Халтура тут неуместна. Пуля-дура не разбирает твоего местонахождения.
— Расскажите о каком-нибудь светлом моменте.
— Однажды мне несправедливо досталось. Командир нашей 35-й стрелковой дивизии Иван Кулагин вызвал нас со старшим лейтенантом Валентином Варенниковым (в будущем — Герой Советского Союза) к себе. «Где связь?» — спрашивает меня. Докладываю, что все работает. Была у Кулагина претензия и к Варенникову. А мы с Валентином рядом стояли. Командир хотел было дать подзатыльник Варенникову, а тот увернулся. В итоге удар я принял на себя (смеется — прим. автора).
— Что было после Сталинграда?
— У меня была возможность демобилизоваться. Но в 1943 году от Сталина поступил приказ перевести тех, кто имеет хоть какое-то отношение к авиации, в дивизии ночных бомбардировщиков. Я вызвался, но мне отказали. Сказали, что связист из меня отличный. Так моя мечта летать и не исполнилась.
На Магнушевском плацдарме под Варшавой получил осколочное ранение в голову. Потерял зрение и слух. Отключился. Помню, что пришел в себя и первым делом схватился за пистолет. Наши бойцы, спасибо им, отобрали у меня оружие. Постепенно зрение и слух восстановились. Затем было еще одно ранение — в брюшную полость. Очнулся дома. Брат спрашивает, кормил ли я кроликов. Отвечаю, что нет. Потом смотрю, кролик носится по избе. На кровать прыгнул, с нее — на печку. И страшная боль. Закричал. Так я приходил в себя. На самом деле я лежал в госпитале (город Лодзь, Польша). Медсестра проходила мимо и случайно задела мою раненую руку. Подошел старший лейтенант, рассказал, что по дороге в госпиталь я громко пел, да так хорошо, что все заслушались. А я лежал и недоумевал: как я мог петь, когда мне медведь на ухо наступил? Сам же помню только одно. Что-то белое вокруг. Я протягиваю руку и произношу слово «партбилет». А в голове словно пластинку заело: жить, жить, жить, жить... Выяснилось, что мне сделали операцию, и после нее я пролежал без сознания шесть дней.
— В том госпитале встретили Победу?
— Именно так. Сначала по радио передавали речь Черчилля. Английский язык мы практически не знали, но поняли, что говорил он о завершении войны. Этому «бульдогу» мы не поверили. Скептически к нему относились. Вскоре весть о Победе пришла от наших солдат. В медучреждении был настоящий праздник. Вверх летело все, что имелось под рукой: цветы, больничные утки, костыли. По сто граммов выпили. Интереснее всего было за медперсоналом наблюдать. Врачи понимали, что больным нужен покой, но не могли удержаться и сами кидались обнимать раненых.
— Как Вы в Саратове оказались?
— А в Саратове жила моя девушка. Я подлечился и приехал к ней. Сыграли свадьбу. Здесь и остался. Дальнейшие 40 лет отдал педагогической работе — преподавал историю и географию.
Справка «Времени»
35-я гвардейская стрелковая дивизия (полное название: 35-я гвардейская стрелковая «Лозовская» Краснознаменная орденов Суворова II степени и Богдана Хмельницкого II степени стрелковая дивизия) — воинское соединение СССР, принимавшее участие в Великой Отечественной войне. Сформирована из 8-го воздушно-десантного Саратовского корпуса 30 июля 1942 года.
Боевой путь: Сталинградская битва (1942); «Малый Сатурн» (1942); Харьковская операция (1943); форсирование Днепра (1943); Никопольская операция (1943); Одесская наступательная операция (1944); Белорусская наступательная операция (1944); Висло-Одерская операция (1945); Берлинская наступательная операция (1945).
Награды: орден Красного Знамени, орден Суворова II степени, орден Б. Хмельницкого.
Денис СПРИНЧАНЭ газета Время