Живая память

обложка

лист 1

Виктор КОЖЕМЯКО

«ПРАВДА» — ФРОНТ — «ПРАВДА»

Я давно думаю о том, что человек, который в 1942 году защищал Сталинград, чем-то должен отличаться от всех других людей. Понимаю, там тоже были люди разные. Но все равно — ищу в сталинградцах особенные черты. И, к счастью, нахожу.
Вот мой старший товарищ по «Правде» Александр Васильевич Пахомов. Мы знакомы без малого сорок лет. Не один пуд соли вместе съели за эти годы, в разных переделках бывали, поэтому могу сказать уверенно: надежный человек. Для друзей. Для газеты. Для Родины.
А где выковывалась стальная эта надежность? Да больше всего, наверное, там, в Сталинграде.

УШЕЛ НА ВОЙНУ ДОБРОВОЛЬЦЕМ

Лето нынче жаркое. Он заходит, и я сразу предлагаю:
— Водички? Кваску?
— Нет, воздержусь. Больше пьешь — больше хочется. Соль вымываешь, а она влагу в организме держит. Нас так учили шестьдесят лет назад.
Тогда еще жарче было в сталинградских степях. Невыносимый для москвича зной, в котором надо делать марш-броски по полсотни километров. Скатка шинели через плечо, полное солдатское снаряжение. Их дивизию бросают наперерез немцам, которые стремятся форсировать Дон и рвутся к Волю. То в одном месте, то в другом.
— Как вы попали под Сталинград, Александр Васильевич?
— Война привела.
Они, ребята из типографии «Правды», пришли в тот солнечный воскресный день на свой стадион возле зоопарка на соревнования и вдруг услышали по радио это слово — война! Все друзья тут же решили: идем на фронт добровольцами. И написали заявления в свои военкоматы.
Впрочем, как классного специалиста и комсомольского секретаря его не сразу отпустили. Директор издательства сказал, что он нужен здесь, что на него бронь. Пришлось писать второе заявление — аж в ЦК комсомола.
Ответ пришел 22 июля. А накануне, ночью, немецкие самолеты первый раз бомбили Москву. И среди первых объектов — «Правда». Секретарь комсомольской организации издательства Александр Пахомов, отстаивая вместе с товарищами едва не загоревшийся новый типографский корпус и мастерские, где вспыхнувший было пожар пришлось тушить, еще раз сказал себе: я должен быть на фронте, чтобы они не прилегали сюда.
Дома оставалась жена Шура, ожидавшая ребенка. Самые главные его слова при прощании были такие: «Ты не волнуйся, немцев в Москву не пустим».

ИСПЫТАНИЕ НА ВЫНОСЛИВОСТЬ

Но прежде чем попасть на фронт, была основательная боевая учеба. Пахомову предстояло служить в десантных частях, которые называли «золотым резервом Сталина». И подготовка к будущим сложнейшим заданиям включала не только 25 прыжков с парашютом, не только тонкости борьбы в тылу врага, но и многокилометровые переходы, ставшие для него настоящей школой выносливости.
Вот что сразу же особенно пригодилось на подступах к Сталинграду, куда летом 1942-го их полк срочно бросили в составе 35-й гвардейской стрелковой дивизии, чтобы задержать лавину немцев.
—Страшнейшая жара, — вспоминает он, — а на тебе скатка шинели, каска, автомат, противогаз, саперная лопатка, гранаты, патроны. НЗ, то есть необходимый запас продуктов, свои какие-то вещички, кружка, ложка, котелок... И вот ты идешь нагруженный, как верблюд, раскаленное марево и сухая пыль кругом — рот и нос забивает, а ты к тому же всю ночь не спал. До того доходило, что на ходу засыпаешь и уходишь в сторону от строя, хотя строй тут, ясно, понятие относительное...
В таком состоянии пришлось им вступать к первые бои с немецкими танками. Потом — с пехотой. А потом началась у него, назначенного политруком взвода пешей разведки, и работа «по специальности».
Понятно, что разведка—дело крайне трудное и опасное. Например, пробраться во вражеское расположение, чтобы тебя никто не заметил, и взять «языка». У него были очень серьезные операции, забыть которые, конечно же, невозможно. И Пахомов помнит многие подробности, но именам и фамилиям помнит боевых товарищей, совершавших, казалось бы, невозможное.
За одну из таких операций (он сам расскажет про нее в своих воспоминаниях, которые публикуются в этой книге) ему вручили первую боевую награду. Самую дорогую — медаль «За отвагу».

В ОКОПАХ И ПОД БОМБАМИ

А я особенно подробно расспрашиваю его про то, каков был сталинградский военный быт, и про то, что он тогда думал и чувствовал.
— Где жили-то, Александр Васильевич? Что ели?
— Жили в окопах, выдолбишь ячейку — в ней живешь. Земля там тяжелейшая, не угрызешь, как говорится. Киркой долбить приходилось. А ели... Всяко бывало. Когда подводила переправа с левого берега (обстрел же шел жуткий!), так и на сухарях приходилось по нескольку дней сидеть. Если сварить удавалось, то кашу из концентратов.
Пахомов называет «места своего тогдашнего проживания» в сталинградских пригородах, врезавшиеся в память навсегда: Воропоново, Ельшанка, балка Купоросная, элеватор, лесозавод... Здесь шли упорные, кровопролитные бои. Враг давил их к центру города, а они, сопротивляясь, отстаивали каждую пядь.
От многих из сталинградцев слышал я закую деталь: ходить надо было чуть ли не все время в полусогнутом состоянии — беспрерывные бомбежки и обстрелы. Массированные налеты фашистской авиации меньше чем за неделю превратили мирный город в руины. Почему же наши телекомментаторы 11 сентября 2002 года забыли об этом, называя наперебой налет на манхэттенские башни-близнецы «злодеянием, беспрецедентным в истории человечества»? Забыли вдруг и Сталинград, и Хиросиму... Уж куда беспрецедентнее-то!
Честно скажу, я не думал, что выживу, — спокойно и как-то отрешенно говорит мой собеседник. — Когда рядом один за другим погибают товарищи, почему ты должен быть удачливее их?
Несколько раз его ранило, однако до поры до времени ранения были легкие, и даже в медсанбат не обращался: «оперировал» и перевязывал себя сам.
Может, ты не поверишь, — говорит Пахомов, — но не только у меня, а у многих, я знаю, было такое чувство, что сегодня именно лично от нас зависит судьба страны. Вот сдадим Сталинград — и вступят в войну Япония, Турция... Плохо будет. Значит, нельзя отдавать Сталинград.

РОДИЛСЯ В РУБАШКЕ?

Это он думает так назвать свои воспоминания: «Рожденный в рубашке». Потому что, кроме пережитого вместе со всеми в Сталинграде, постоянного ощущения на грани смерти было у него несколько ситуаций, когда смерть, казалось, миновала совсем уж чудом.
Взяли в плен немца, а он, воспользовавшись тем, что малость расслабились, снизили бдительность, выхватывает у товарища автомат и... заело автомат, когда немец в них очередь уже было пустил! Товарищ шутил потом: «Наши автоматы по своим не стреляют».
А в другой раз, спасаясь от артналета, все бросились в погреб. Он в этот момент брился, ну и задержался на пару минут. Снаряд угодил в тот погреб прямым попаданием — погибли многие, в том числе командир и комиссар полка. Пахомов же чудом остался жив, хотя ранило на сей раз очень серьезно.
Это произошло уже после форсирования Днепра, куда они шли от Сталинграда, освобождая Ростовскую область, Донбасс, другие земли России и Украины. В городе Чертково на Ростовщине, при освобождении которого Александр Пахомов особо отличился, он теперь почетный гражданин.
Официально по паспорту Александр Пахомов родился 25 марта. Но на самом деле родился он 25 августа: «Просто в свое время при обмене паспорта ошибка произошла». Отмечает оба дня. Объясняет так: чтобы побольше побыть с друзьями. Вернее, теперь уже объяснял. Саши с нами больше нет...
А еще раз он родился, безусловно, в Сталинграде. Все, кто прошел Сталинград в 1942-м и 1943-м, считают, что родились там вторично.
И еще. Он пришел в «Правду» в тридцатых годах, о чем есть запись в его трудовой книжке. Из «Правды» ушел на фронт. После тяжелого ранения вновь вернулся в издательство.

* * *

Историки, обращаясь к подшивкам «Правды», на протяжении многих послевоенных десятилетий будут находить в ее номерах фотографии с подписью: «Фото А. Пахомова». Сколько замечательных событий из жизни великой Советской страны запечатлено на этих его снимках! Восстановление заводов и электростанций, разрушенных оккупантами, строительство новых гигантов, успехи наших хлеборобов, ученых, спортсменов... И как мастерски все это снято! По заслугам удостоен ветеран-правдист самого почетного профессионального приза — «Золотой глаз России».
Но историки должны обязательно знать и этот факт из биографии фотокорреспондента «Правды» Александра Пахомова: о том, как он боевым разведчиком оборонял Сталинград.

Александр ПАXОМОВ

«БЕЗ «ЯЗЫКА» НЕ ВОЗВРАЩАТЬСЯ»

...А с фронта приходили тревожные вести. Немцы развернули летнее наступление на южных рубежах. Красная Армия веча тяжелые бои с превосходящими силами противника, особенно в танках и авиации.
В начале августа наш корпус был преобразован в 35-ю гвардейскую стрелковую дивизию. Бригада, в которой служил я, становится 101-м гвардейским стрелковым полком. Меня вскоре вызвали в штаб полка и назначили политруком отдельного взвода разведки. Я, естественно, обрадовался новому назначению. Еще бы! Как и десантники, разведчики — это же романтика!
Переформирование длилось несколько дней, и вот мы уже в вагонах-теплушках едем в сторону Сталинграда. Немцы еще на подступах к Дону. Почти все станции разрушены вражеской авиацией. На разбитых станциях поврежденные вагоны, искореженные орудия, машины и различное оборудование. Во время пути дважды объявлялась воздушная тревога. Солдаты и офицеры мгновенно покидали вагоны и рассыпались в степи, ища какие ни есть укрытия.
Дивизия разгружалась на южной окраине Бекетовки. Пока разведчики взвода окапывались, меня вызвали в штаб полка. Командир полка подполковник Герасимов докладывал об обстановке. На нашем участке фронта части Красной Армии вели отчаянные бои в районе правого берега Дона. «В случае форсирования врагом Дона, — отметил комполка, — перед нами поставлена задача: преградить фашистам путь к Сталинграду».
Рано утром 12 августа дивизии предстоял многокилометровый марш-бросок. Из штаба расходились с чувством тревоги и ответственности. О нависшей опасности мы знали: чуть ранее нам был зачитан приказ Наркома обороны СССР И.В. Сталина № 227, получивший название «Ни шагу назад!». И вот части дивизии уже на марше. До полудня все шло нормально, а после полудня изнурительная жара, пыль, тяжелое снаряжение стали давать о себе знать. На коротких привалах мгновенно одолевал сон. Впереди шло одно из отделений взвода нашей разведки, имевшее рацию, с которым неотлучно находился и я.
23 августа 1942 года немцы предприняли массированную бомбардировку Сталинграда. Город весь в огне и почти полностью разрушен. В результате бомбежек погибло более двухсот тысяч сталинградцев, включая и детей.
101-й гвардейский стрелковый полк в районе станции Котлубань вступил в бой с прорвавшимся к Сталинграду противником. Гвардейцы прочно удерживают рубеж. Уже пылают подбитые вражеские танки. Командный пункт полка под минометным обстрелом. Меня вызвали на КП и приказали разведать местонахождение этой батареи. Взяв в разведку отделение Пастина, ползем по-пластунски вперед. Наша передовая уже позади. Преодолев еще метров двести, обнаруживаем батарею врага за вагоном, одиноко стоящим на рельсах. Сообщаем о местонахождении батареи артиллеристам. Вскоре обнаруженная нами батарея врага была уничтожена.
Но вот бой поутих. Меня снова вызывают на КП и приказывают установить, почему противник затих. Семеро разведчиков еле размещаются в «виллисе» — и вперед. Летим с большой скоростью и выезжаем в овраг. А там полно немцев. У них, видимо, обед. Танки и орудия пока молчат. На большой скорости влетаем на другую сторону оврага, разворачиваемся — и обратно. Открываем огонь из автоматов. Пока поднимались наверх, немцы спохватились и нас обстреляли из стрелкового оружия. Но мы уже наверху. И гут нелепая случайность: разведчик Савочкин не удержался и свалился с машины. Его ранило в ногу. Двое ребят спрыгнули с «виллиса», подхватили Савочкина — ив машину.
Без потерь прибыли на КП полка. Уже смеркалось. Полк перешел в наступление и в течение ночи, тесня немцев, дошел до Больших Россошек.
В результате стремительной атаки полк захватил также деревни Власовка и Малые Россошки, закрепившись на высоте 137,2. В бою за эту высоту погибли командир 2-го батальона капитан Тельцов и политрук Орловский. Тогда же, в конце августа, заменив раненого комбата, командир пулеметной роты Рубен Ибаррури получил тяжелое ранение и скончался в госпитале 3 сентября. С отвагой и мастерством выполнял боевую задачу 1-й батальон этого же полка под командованием капитана Лизунова. Вечером после взятия высоты 137,2 я побывал у моего бывшего комбата, познакомился со сложившейся обстановкой на передовой. В течение нескольких часов я наблюдал за противником. Это очень помогло мне при выполнении ответственного боевого задания, о котором я еще не знал. А утром начался ад.
Под прикрытием самолетов и танков немцы пошли в атаку. Гвардейцы твердо стояли на своих рубежах, подбивая ганки и уничтожая фашистов.
Взвод пешей разведки вел наблюдение за обороной врага. В полдень к нам пришел (вернее, приполз) ПНШ-2—помощник начальника штаба по разведке — старший лейтенант Павлов. Он с удовольствием поел с нами сваренную из концентрата гречневую кашу, а затем поставил задачу: захватить «языка» (контрольного пленного). Я уговорил командира взвода лейтенанта Петрова и старшего лейтенанта Павлова, чтобы они поручили мне возглавить отделение разведчиков. Они согласились.
Я не стал назначать, а набрал добровольцев. Их оказалось больше, чем требовалось. Отобрал девятерых. Среди них был сержант Пастин смелый, находчивый, настоящий разведчик; рядовые Гулюткин, Чичинин, Тарабарко не уступали своему командиру отделения в смелости и находчивости. А казах Чичинин, бывший страстный охотник, обладал отличным слухом и ночным зрением. Остальных я не запомнил. Но все они проявили себя настоящими воинами.
До наступления ночи ведем тщательную подготовку к поиску. Брать «языка» с переднего края противника очень опасно, и мы решаем захватить пленного у немцев в тылу. Ведя наблюдение за передовой противника, удалось, как нам казалось, найти стык между подразделениями немцев и проскользнуть к ним в тыл именно в этот небольшой разрыв между их подразделениями.
Ночь окутала степь полумраком, в небе горели яркие звезды. Но еще ярче были осветительные ракеты немцев, беспрерывно распарывающие темноту. Бой давно уже стих, и только редкие пулеметные трассы и взрывы мин нарушали ночную тишину. Трассы осветительных ракет подтвердили правильность выбора того места, где мы должны проникнуть в тыл врага.
Но мы не торопились. Ждем час, другой, третий... Скоро будет светать. Ночные фонари-ракеты взлетают в небо все реже и реже. Всех одолевает сон, но нервы наши напряжены. Пора! Чичинин, как самый опытный, ползет впереди, за ним, друг за другом, остальные. Ползем тихо, не выдавая себя ни единым шорохом. Иногда останавливаемся, чтобы прислушаться. Редкие вспышки осветительных ракет позади. Мы уже миновали передовую немцев, но продолжаем ползти. Преодолев еще метров двести, встаем и идем вперед.
Перед самым рассветом прячемся в овраге, рядом с которым проходит почти заросшая дорога. Хорошо замаскировавшись, ведем наблюдение и ждем. Уже рассвело, на дороге ни души. Проходит еще час — никого. И тут оживает небо. Пошли первые эскадрильи немецких бом-бардировщиков в сторону Сталинграда. Но вот появляются наши «ястребки», и завязывается бой.
Мы затаив дыхание следим за яростной схваткой. Наш летчик, увернувшись от атакующего «мессера», сумел подбить противника. Самолет закоптил и стал резко снижаться. Летчик успел выпрыгнуть из самолета и на раскрывшемся парашюте опуститься на землю. Тут-то мы его и ждали! Взяли врасплох. Он даже не успел вытащить пистолет, как оказался в овраге (а пистолет его, «вальтер», стал моим спутником до последнего тяжелого ранения на Днепре).
Летчику заткнули рог и связали его. Эго был немецкий ас в звании капитана. Мои разведчики были очень рады такой добыче. А меня терзала мысль: как с такой ношей вновь преодолеть обратный путь к своим? К тому же трофей был рослым и довольно упитанным.
Жаркий день тянулся мучительно долго. Эйфория успеха у ребят спала, и все с нетерпением ждали темноты. Опять, как и вчера, не лезли на рожон, а дождались, когда поредели трассирующие очереди пулеметов и автоматов, всполохи осветительных ракет. «Языка» тянули по очереди две команды по четыре человека.
К рассвету были на нейтральной полосе. До нашей передовой — рукой подать. Командир полка подполковник Герасимов уже потерял надежду на наше возвращение и был очень доволен нашим «подарком». Допросив, пленного летчика погрузили в «Виллис» и отправили в штаб дивизии, а затем в штаб 62-й армии. Через пару дней в штаб армии вызвали и нас. Там поздравили с боевым успехом и мне первому в дивизии вручили медаль «За отвагу».

* * *

Десять дней и ночей 35-я гвардейская стрелковая дивизия прочно стояла на своих позициях, уничтожая беспрерывно атакующую пехоту и танки врага. Но силы дивизии тоже таяли, а немцы бросали в бой все новые и новые подразделения.
2 сентября командование фронтом решило отвести 35-ю гвардейскую и ее соседей на новый подготовленный рубеж обороны в районе Воропоново. И снова изнурительные бои под непрерывным огнем артиллерии, минометов и авиации. В этих боях под Елшанкой 1-й батальон капитана Лизунова подвергся массированной атаке немецких танков. Батальон, истекая кровью, стоял насмерть. Сам комбат в этом неравном бою был сражен. Противотанковая рота героически сражалась с ганками врага, подбив более десяти машин. Роту возглавлял политрук Герасимов, первый в дивизии получивший звание Героя Советского Союза. В этом бою он был ранен и больше в дивизии его уже не было. Я дружил с Иннокентием Герасимовым еще в 18-й десантной бригаде. Ранен он был на моих глазах.
Спустя тридцать лет мы, однополчане 35-й гвардейской Лозовской Краснознаменной орденов Суворова и Богдана Хмельницкого стрелковой дивизии, боевой путь которой пролег от Сталинграда до Берлина, встречались в городе на Волге, а затем в разных городах России, Украины, которые мы освобождали.
Но продолжу рассказ. В этом смертельном бою был ранен командир дивизии полковник В.А. Глазков. Адъютант и ординарец пытались вывезти его с поля боя на «виллисе», но он наотрез отказался и продолжал руководить боем. Но недолго. Пули изрешетили нашего любимого командира. Оставшиеся в живых его однополчане свято чтут память о нем. Удержать позиции у Воропоново и Елшанки нам не удалось. Пришлось отойти и занять оборону в районе балки Купоросной, лесозавода, элеватора, реки Царица. В двух полковых взводах пешей и конной разведки осталось десять разведчиков. Под моим командованием они и держали оборону непосредственно перед штабом полка. Нашим соседом было подразделение 64-й армии. Мы рядом, но связи с ними у нас никакой. Единственное, что роднит, это неравный беспрерывный бой с превосходящими силами немцев.

* * *

Жаркий день угасал. Сбросив на нашу передовую смертоносный груз, в огненном мареве заката скрылось последнее звено «юнкерсов». Поутихла артиллерийская канонада и пулеметно-автоматная стрекотня. Расслабленные, мы сидели в окопе и, хрустя сухарями, вспоминали пережитое. С раннего утра нам приходилось под непрерывной бомбежкой и артиллерийским обстрелом отбивать ожесточенные атаки фашистов. В середине дня врагу удалось потеснить нашего соседа — подразделение 64-й армии. Гитлеровская пехота проникла и в балку Купоросную, вплоть до железнодорожной насыпи. Нам сверху хорошо было видно ее продвижение. Свою оборону мы теперь перестроили углом, прикрывая левый фланг.
Отдохнуть нам так и не пришлось. Прибежал связной и передал приказ: мне явиться в штаб полка. Оставив за взводного сержанта Пастина, ползком и перебежками направился в штаб. Доложить о положении на передовой командир полка не дал, а сказал, что получен приказ из штаба 62-й армии — в течение ночи захватить контрольного пленного.
— Без «языка» не возвращаться!
Контрольный пленный нужен был действительно позарез, чтобы проверить сведения о готовящемся генеральном наступлении на Сталинград. Мне разрешили снять с передовой девять оставшихся в живых в двух разведвзводах полковых разведчиков, а участок обороны передать прибывшей после пополнения стрелковой роте.
Начало смеркаться. Хорошо подогнав снаряжение, мы двинулись на передовую. Попытать счастья решили в Купоросной балке, где, по нашим расчетам, немцы не успели еще как следует закрепиться. Выдвинувшись со своей девяткой к железнодорожной насыпи, организовали наблюдение за передовой противника. Я сходил на КП батальона 64-й армии, посвятил комбата в наши планы и договорился с ним о поддержке.
Мы хорошо изучили передовую противника. По центру один окоп был ближе к нам. Его-то мы и выбрали своей целью. Перед рассветом осветительные ракеты стали вылетать все реже и реже. Наша передовая молчала. Сон одолевал всех. Пора...
Каждый разведчик знал свою роль. Шесть человек были в группах прикрытия, четыре — в группе захвата. В свою четверку я взял казаха Чичинина, в прошлом заядлого охотника. Ловкий, решительный, он обладал исключительным зрением и слухом. Вторым номером у нас был харьковчанин Рябчиков. Атлет! Этот мог одолеть любого.
С человеком можно съесть пуд соли и не узнать всех его качеств. Но в бою он раскрывается сразу. Вот уже месяц глотали мы пыль и дым на Сталинградской земле. Нас оставалось все меньше и меньше, и все дороже мы становились друг другу. Вера в товарищей, как в самого себя, удваивает силы.
Бесшумно ползем вперед. До бруствера остается метров двадцать. Слева, справа, сзади — группы прикрытия. Мы рассчитывали доползти в темноте, но неожиданно взлетает осветительная ракета. Дружно бросаем гранаты и бежим вперед. Справа и слева взрывы гранат групп прикрытия. Открыла огонь и батарея наших минометов. Разрывы вставали стеной метрах в ста впереди. Два немца в панике выскочили из окопа и пустились наутек. Я попал правому очередью по ногам. Он упал и прикинулся убитым.
Тащи его! — крикнул я. Герасимов и Рябчиков схватили его за руки и волоком — назад. Чичинин в это время бросил для верности пару гранат в окоп и вместе со мной, отстреливаясь, стал отходить. Наша пехота открыла такой плотный огонь, что всей разведгруппе удалось без потерь перемахнуть через железнодорожную насыпь.
Взвалив фашиста на плащ-палатку и перевязав раненую ногу, мы
потащили его в штаб. Отъевшийся на наших хлебах, фашист был тяжел пудов шесть, не менее. Мы обливались потом, часто меняли друг друга. На рассвете «язык» был доставлен в штаб полка. Наш командир распорядился подать «виллис» и немедленно доставить пленного в штаб 62-й армии.
— Дохлого доставили? — взглянув на наш «трофей», спросил командующий.
— Это он с перепугу, — объяснил я.
— За службу спасибо, — улыбнулся командующий и тут же распорядился: — На разведчиков пишите наградные.
Я написал, и мои разведчики получили по ордену Красной Звезды. На меня наградной лист писать было некому.
На востоке, сквозь густую завесу дыма, по всему небу разлилась огненная заря нового сталинградского дня — 12 сентября 1942 года. Каким-то он будет?
А на рассвете на нас обрушились пикирующие бомбардировщики, в течение нескольких часов не давая поднять головы. В середине дня немцы пошли на штурм наших позиций. Подразделения не выдержали натиска, начали отходить. Штаб полка оказался на передовой.
Разведчики вместе со штабистами держались. В ход пошли гранаты. Рядом со мной, чуть сзади, отстреливался парторг полка. Гранаты немцев уже долетали до нас, а наши летели к ним. Одна граната разорвалась между нами, осколком парторга ранило в голову. Мелкие осколки хлестнули по моим ногам. Вскоре немцы угомонились, и мы занялись собой. Чичинин и Гулюткин перевязали парторга и потащили на пере-праву. Санитаров поблизости не оказалось, и мне самому пришлось снимать сапоги и вытаскивать из окровавленных ног мелкие осколки. Стиснув зубы от боли, я все же успешно завершил эту операцию.
День уже заканчивался, когда на нас новь навалились бомбардировщики. Приходилось буквально увертываться от летящих бомб. Одна из них разорвалась совсем рядом со мной. Взрыв оглушил, а обрушившаяся глыба твердой, как камень, земли придавила меня. Немцы вновь перешли в атаку, а я уже не мог использовать автомат, так как левая рука вышла из строя. Пришлось орудовать трофейным «вальтером» и оставшимися гранатами.
С наступлением сумерек командир полка приказал отойти к элеватору. Здесь снова организовали оборонительный рубеж. Местность для обороны была очень подходящей. За короткую ночь бойцы успели подкрепиться, отдохнуть и привести себя в порядок. Тыловики снабдили едой и боеприпасами.
Мы знали, что немцы с утра предпримут не менее яростные атаки, чтобы сбросить нас в Волгу, а она была буквально за нашей спиной. Разбудил нас, как всегда, гул приближающейся армады фашистских самолетов. И началось... Атаки следовали одна за другой. Немцы использовали разрывные пули, и казалось, что автоматчики просочились к нам в тыл.
Удерживать позиции становилось все труднее и труднее. Одна бомба попала в небольшой блиндаж штаба полка. Я находился рядом и увидел выползавшего из блиндажа начальника штаба майора Кочеткова. Всего час назад он поднимал нас в контратаку, и мы вернули утерянные позиции. Кровь лилась из его рта. Обессиленный, от застрял в проходе. Я вытащил его из блиндажа. С помощью подоспевшего санитара перевязали ему пробитую осколком грудь, и санитар потащил его на переправу.
За Волгой располагался медсанбат дивизии. Я мог бы переправиться вместе с майором. Еще 11 сентября осколок снаряда пробил подошву моего сапога и вонзился в ступню правой ноги, повредив кость (хромал я после этого очень долго, хотя рана и закрылась). Но покинуть передовую не позволяло тяжелое положение наших войск в Сталинграде. Я знал, что если мы не удержим Сталинград, в войну наверняка вступят японцы и турки. А тогда мне казалось большим вопросом, сумеем ли мы добиться победы. Таких раненых, как я, воевало в Сталинграде немало, и все они ставили на кон свою жизнь ради нашей Родины и жизни наших детей.
Еще десять дней и ночей мы продолжали отбивать яростные атаки врага. Плечом к плечу с нами воевал отряд моряков. Они дрались не хуже нас, десантников. Иногда нас теснили к самой Волге, и тогда наши «катюши» подавали свой мощный голос, и немцы впадали в панику, а мы пользовались моментом и выбивали их с потерянных нами позиций.
23 сентября немцы предприняли штурм. Гранатами были ранены командир и комиссар полка. Но мы держались до ночи, а ночью остатки дивизии переправились через Волгу, уступив оборонительные рубежи свежим войскам.