35-я гвардейская стрелковая Лозовская Краснознамённая орденов Суворова и Богдана Хмельницкого дивизия.

Матрёна Ноздрачёва, медсестра

 НоздрачёваНа фронтах Великой Отечественной бойцы звали эту медсестру «ласковые руки». Они помнят ее по девичьей фамилии — Нечипорчукова.   Тысячи раненых вынесла на себе эта невысокая женщина, тысячам бойцов спасла жизнь. В битве за Днепр, 40-летие которой отмечается в эти дни, она получила свою первую боевую награду — медаль «За отвагу». Сегодня кавалер ордена Славы всех трех степеней Матрена Семеновна НОЗДРАЧЕВА — гостья нашей 13-й страницы.

— Матрена Семеновна, к нам в «Неделю» пришло письмо: «Мы, фронтовики, убедительно просим пригласить на 13-ю страницу милую и отважную нашу спасительницу, старшину медслужбы Ноздрачеву...» Написал ваш однополчанин, посмотрите.

— Николай Голяченко. Почерк вроде знакомый... Вообще-то я со многими однополчанами переписываюсь и встречаюсь. (Показывает фотографии). Вот Аня Иванова; на Висле мы с ней встретились и вместе дошли до Берлина. А это Галя Смирнова. В этом году в День Победы свиделась с ними и другими моими однополчанами в Изюме. Такая там история была: разговариваем, вдруг подходит человек, протягивает мне свою фронтовую фотографию. Я ее разглядываю. «Это старшина Аверьянов! — говорю. — Шрам у него на щеке хорошо помню!» Поднимаю голову, и аж в глазах потемнело: батюшки, да это ж он, Аверьянов, сам мне свою фотографию дал! И шрам тот же! Мы войну с ним вместе заканчивали...

— А эта фотография, где вы ведете раненого, очевидно, переснята из газеты?

— Правильно, из газеты «Правда». Бойца раненого я тогда на газетном снимке не узнала; жестоким был тот бой, все вокруг гремело и полыхало, не запомнила его лица. Но вот однажды пригласили меня в Невинномысск на праздник труда, после уборки урожая. Там вызывают на сцену и представляют собравшимся человека — того самого, как оказалось, что на снимке в «Правде» со мной: Александра Сергеевича Рогачева. Разревелась я и сразу всю картину боя вспомнила: Кюстринское направление, рвутся снаряды, с неба сыплется земля, а я веду его к лодке переправлять через Одер... Повспоминали мы с Сашей прошлое, поговорили о будущем — чтобы никогда война не повторилась!

— Когда вы попали на фронт?

— В сорок третьем, в девятнадцать лет. А за десять лет до этого осталась сиротой; в интернат меня определили, потом в медицинской школе училась в родной Балаклее. И вот — война. Подруг моих по медшколе вызывают в военкомат, а мне повестки все нет и нет—годами не вышла. Я решила: добровольцем пойду. Пришла повестка и моей   соседке Фене Демочко, а она в это время как раз заболела, да и специального образования у нее не было. Я и сообразила: пойду с ее повесткой. А мама Фенина уж и сумку дочке заготовила со снедью. Взяла я ее сумку и повестку, явилась на место сбора, и повели нас в часть. По дороге запоминаю: теперь я — Феня Демочко. Три дня на эту фамилию откликалась, а сама думала: хорошо ли поступаю? Пошла в особый отдел и исповедалась. Там говорят: «Раз ты Нечипорчукова, то и будешь Нечипорчукова». Комиссар перед отправкой на фронт посмотрел на меня, оценил мой рост и сказал: «Может, подождешь, подрастешь еще? Что ты делать станешь, когда все в бой пойдут?» «Что все, то и я», — ответила. Вопросов больше не последовало.

— Когда по-настоящему почувствовали себя солдатом?

— Когда надела обмундирование и попала в окоп, под Изюмом, во 2-м стрелковом батальоне    100-го   гвардейского стрелкового полка 35-й гвардейской дивизии, на Юго-Западном фронте. В первом бою страшно было... Крепко обстреливали нас из шестиствольных минометов. Первый бой еще больше сблизил меня с любимой подругой, Галей Болдыревой, тоже медсестрой. Потом она погибла — прямо у меня на глазах; под Сухой Каменкой это было, на Украине, в августе сорок третьего. Делали мы перебежку по полю, под минометным обстрелом. Впереди бежал фельдшер, потом Галя, за ней я. Вдруг ее подкинуло вверх и бросило на землю, а меня оглушило. Я свалилась в воронку, плачу. Когда обстрел кончился, подполз ко мне санитар Денисенко, которого все звали Отцом, и вместе мы нашли Галю, уже мертвую. Саперной лопаткой вырыли яму... (Слезы воспоминаний бегут по щекам Матрены Семеновны, падают на её руки — «ласковые руки»).

— Не довелось после бывать в Сухой Каменке?

— Была недавно. Видела это поле. Сказала: «Вот, Галя, пришла я к тебе через сорок лет». Не только контузило меня тогда — во второй раз сиротой осталась. А в том бою нашли мои документы, которые я при перебежке обронила, и решили, что погибла, похоронку послали моему двоюродному брату Саше... Да, много девушек наших погибло. Пришлют пополнение, пройдет месяц-два, и опять требуются медсестры. Какая сила оставила меня в живых?..

— Бывали сами ранены?

— Всего один раз, в палец ноги; это у нас и за ранение не считалось. Я боялась сказать об этом в части, чтобы из батальона в тыл не отправили. Своя часть — вторая семья, родней родных не найдешь. Вот почему мы, фронтовики, каждый год встречаемся. С тех пор кто-то и характером, и поведением изменился, но фронтовая дружба держит нас по сей день той же связкой, той же памятью. Той же верой верим друг в друга. Действительно дружба навек.

— Наверное, вам больше других доставалось из-за небольшого роста? Ведь чтобы вынести солдата с поля боя, какая сила нужна!

— Сила в такие минуты удесятеряется — сделаешь невозможное, то, чего в обычной обстановке никогда не сможешь. Так было в боях за Днепр: убило фельдшера Мищенко — он стоял в окопе спиной ко мне, нас присыпало землей: чувствую — горячее по спине течет, но боли не ощущаю. Оказалось, осколок угодил фельдшеру в шею, по моей спине текла его кровь. Так он погиб — не крикнул, не шевельнулся, прикрыл меня. Ещё один санитар пропал без вести, другого ранило разрывной пулей в левую руку («Ну,   дочечка,  кажется, я отвоевался»), я его  перевязала, отправила в санроту — и осталась одна. Выводила и выносила раненых; тяжелых, кто ходить не мог, оттаскивала в овраг, где пуля не достанет. Вернулась на поле боя, подняла двух бойцов: держу их за ремни, они на мои плечи опираются. Смотрю — другие раненые поднимаются, цепляются за моих, а потом   еще и еще; пятнадцать человек, поддерживая друг друга, добрели таким образом со мной до полковой санроты. А Беспалов, комроты, говорит: «Надо бы Мищенко найти, похоронить по-человечески». Снова пошла искать тот окоп. Бреду во весь рост в каком-то оцепенении, в зное,   в странной тишине, а окопа того все нет и нет. Вдруг кто-то кричит, меня зовет. Глянула — командир четвертой роты. Побежала к нему, и вдруг как ударит по нас беглым минометным огнем! Прыгаю в окоп, смотрю— комроты в ногу ранен. На нем желтые яловые сапоги — я впервые такие увидела. Он кричит: «Режь сапог, терпения нет!» А я: «Не буду, жалко, давайте снимем!» А как его снимешь, если нога распухла? Так и этак пытаюсь — не снимается. Осторожненько распорола сапог по шву, рану перевязала, взвалила раненого себе на плечо, а он худенький, высокий, до земли свисает — слабый еще, недавно из госпиталя. Доволокла, а он мне: «Куда ты шла-то? Ты же прямо к фашистам шла! Они тебя видели, потому не стреляли!» Я аж похолодела вся: «Вы меня спасли! Это ж чистая случайность, что я к ним не угодила». А разрезанный сапог его я все-таки вместе с ним до своих донесла.

— Когда вас наградили орденами Славы?

Первым — после форсирования Вислы. Плавать не умею, а перед Вислой надо было другую речку вброд перейти. Поставили мы на головы мешки с медикаментами и перевязочным    материалом    и стали перебираться. Вода мне — под подбородок, документы в кармашке гимнастерки вымокли, а санитарный мешок сухим остался. Да, больше 60 раненых после этого переправила на наш берег через Вислу... Вторым орденом Славы наградили в Польше, а Славу I степени вручили вскоре после войны.

— На войне случались и передышки? Что тогда делали?

— Были передышки, когда нас переводили во второй эшелон получать подкрепление. Мы учили новых бойцов правильно обуваться, заматывать портянки: наука важная, со стертыми ногами далеко не уйдешь. Учили их оказывать первую помощь себе и товарищам, раздавали индпакеты. Солдат, побывавший в бою, знает цену жизни. Он лучше сухарь с собой не возьмет, но бинт — обязательно.

— И солдатские песни учили новобранцев петь?

— А как же! И сами складывали песни на знакомые мотивы. Например, на мотив «Давай, закурим». Кстати, когда я впервые услышала: «Об огнях-пожарищах,   о   друзьях-товарищах — где-нибудь,   когда-нибудь   мы будем говорить», меня   обида взяла: будем ли говорить, выживем ли? Намного позже, в студии Останкино, встретились мы - с Клавдией   Ивановной   Шульженко, и я рассказала ей, как тяжело было слушать эту песню в военном пекле, где, казалось, не было шанса выжить.  Она мне ответила: «А вот видите, песня оказалась права».

— Где вы встретили День Победы?

— В Берлине, у Бранденбургских ворот. Уже был подписан акт о безоговорочной капитуляции, но стычки с недобитыми эсэсовцами продолжались, и у нас работы было немало. Расположили раненых в квартирах, на чистых полах — впервые за всю войну такие условия! Ночью с 8 на 9 мая, часа в четыре утра, влетел к нам связной. «Кончилась война! Победа!». Мы подхватились, стали обниматься и плакать от радости, пришивали прыгающими пальцами белые подворотнички, готовились к параду Победы. Гитлер только собирался гулять в Москве, а мы на деле победное вино пили в Берлине!

— Как сложилась ваша мирная жизнь?

— В сорок шестом в Берлине я познакомилась с бойцом Виктором Ноздрачевым,   и   потом мы уехали к нему на родину — в Ставропольский край, в село Дмитриевское. Стала там работать медсестрой в участковой больнице.   Дежурила  часто в ночную смену: у нас дочки подрастали, Люда и Лариса, днем я с ними сидела. Они как-то подсчитали: «Ты, мамочка, пять с половиной лет не спала». Иногда меня на месяц-два, а то и больше, переводили работать патронажной сестрой: ходила по домам, делала детям уколы и прививки. Люблю детей. Наверно, потому, что сама сиротой росла. Прихожу, например, а они одни дома. Открывают: «А мы ждали, мамка сказала тетя уколы делать придет» Уколов боялись; тогда я говорила: «Сегодня не уколы ставлю, а прививки». Это слово нестрашное. Иголочки тоненькие выбирала, сама в магазине покупала. Ставлю укол — детки и не чувствуют. Почти всех по именам знала... Потом переехали мы в село Красногвардейское, тоже на Ставрополье, стала работать в процедурном кабинете. Но зрение у меня покосилось: сказалась контузия. Поэтому пришлось перейти работать массажисткой в интернат. Одиннадцать лет там протрудилась. В 73-м Лига Международного Красного Креста наградила меня медалью имени Флоренс Найтингейл; ее учредили как высшую награду медсестрам,  отличившимся при  уходе за больными и ранеными. А сейчас вот я на пенсии...

— Зато сейчас свободное время появилось.

— Разве бывает свободное время на селе? Цыплят кормить, огород перекопать, цветы полить... Жаль, своих четырех внучат редко вижу: Люда в Ессентуках врачом, Лариса учительствует в Ставрополе.

— Матрена Семеновна, что такое, по-вашему, счастье?

— Любимая работа, когда она спорится. Дети. Лад в семье. Не погибнуть на войне — тоже, наверное, счастье... Жизнь такая пошла хорошая. Выступаю перед молодежью, говорю «Как нам хочется, чтобы вы ни когда не узнали, что такое война!». И в начале каждого года вношу свой вклад с пенсии в Фонд мира.

 

Гостью расспрашивала Светлана ШЕВЧЕНКО

Газета "Неделя"